Ментальный груз
Комикс от феминисток о распределении домашней работы в семье.
Кое-что натянуто, кое-что затянуло, но в целом мысль верная.
Именно женщине чаще всего приходится держать в голове всю эту прорву информации: что нужно купить из продуктов, что нужно купить из вещей, а что сдать в ремонт, когда у какого ребенка какие прививки, врачи, занятия, кружки, где и что нужно убрать, какие платежи когда платить и т.д.
Это действительно огромный пласт информации, и от него действительно порой лопается башка. Плюс туда еще и рабочую информацию, и мозг просто плавится. Мужчины чаще всего обо все этом не знают, не помнят и не думают. Это правда.


читать дальше

Быть волшебником просто
Мы уже писали про  Коробочка храбрости, но в преддверии самого чудесного праздника года не можем не напомнить о том, что каждый может стать волшебником для маленьких храбрецов.
И чудесное видео, которое принес в Спирит  aktivpozitiv
(про коробочку смотрим 3.15) в качестве напоминания.

Пособие по анатомии
Пишет  Итицкая сила!:

URL записи

Не свое | Не Бест? Пришли лучше!

Надежда
Есть даже миры «положительного закона чайной ложки» – где добавление чайной ложки варенья к ведру дерьма дает ведро варенья.
Из моего рассказа может сложиться впечатление, что наш мир движется от плохого к очень плохому, живут в нем какие-то калеки и уродцы – и никакой надежды нет.
Это не так. Я не утверждаю ничего подобного. Для Киклопа «мира» нет вообще – миров много, и населяют их вовсе не уродцы и красавцы. Миры состоят из переживаний, восприятий и состояний ума, способных возникать и исчезать в любом программно совместимом с ними черепе. Нас всех посещают мысли, которые на время делают нас негодяями, и мысли, ненадолго превращающие нас в святых. Все это по большому счету вопрос статистики.
Но среднестатистический мир внутри человеческой головы действительно можно назвать миром страдания. Главная причина заключается в том, что в нашем уме действует «отрицательный закон чайной ложки». Он звучит так – «если к ведру варенья добавить чайную ложку дерьма, получится ведро дерьма». Иными словами, нас гораздо проще сделать несчастными, чем счастливыми.
читать дальшеНо существуют и такие миры, где действует «нейтральный закон чайной ложки» – то есть добавление чайной ложки известной субстанции к ведру варенья не меняет природы содержащегося в ведре варенья (мы не можем понять, как такое возможно, именно из-за того, что в нашем сознании уже действует «отрицательный закон чайной ложки», быстро превращающий любую голову в ведро дерьма).
Есть даже миры «положительного закона чайной ложки» – где добавление чайной ложки варенья к ведру дерьма дает ведро варенья. Чем выше в такой иерархии мир, тем дальше он от нас – хотя в физическом смысле находиться это измерение может в голове внешне похожего на нас человека, сидящего напротив в метро. Думаю, понятно, что для обитателей счастливых пространств радость и покой так же естественны, как для нас неуверенность и страх.
Подобных людей я видел на земле очень мало. И окружающие обычно принимали их за фриков. Но одно из таких счастливых существ по странному стечению обстоятельств работало в одном офисе с Кешей.
Это была та самая девушка по имени Надя. Я упоминал про нее несколько раз, а теперь расскажу подробней.
Надя занималась в «Контре» наиболее безопасным в кармическом смысле делом – уборкой, буфетом и разного рода закупками. У нее не было четко оформленных должностных функций (в ведомости ее называли «экспедитором»). С точки зрения эффективного менеджмента без нее вполне можно было бы обойтись. Но она, как ни странно, долгое время не попадала ни под одно из многочисленных сокращений и расформирований.
Ее любили на работе.
Женщины относились к ней нормально, потому что она была не слишком хороша собой и никто не видел в ней соперницу. Мужчины по той же причине не делали ее объектом своих, как говорят пожилые лесбиянки, фаллопатриархальных комплексов.
Но ценили Надю, понятно, не за это.
Я уже говорил, что рабочее пространство, в котором трудился Кеша, было очень уютным.
Дело было не в ультрасовременном дизайне. Дизайн, как часто бывает в Москве, норовил так далеко обогнать эпоху, что в силу простой цикличности культуры начинал воспроизводить прошлое. Получилось некое подобие образцовой фабрики-кухни времен разгрома троцкизма.
Эта огромная комната действительно напоминала декорацию к фантастическому фильму о счастливом будущем человечества, снятому в тридцатые годы – из-за огромного количества растений, превращавших ее в оранжерею. Избыток зелени трансформировал троцкистскую фабрику-кухню в беззаботное и немного сонное пространство: все психические миазмы, выделяемые бурлящими человеческими мозгами, вытягивались этой живой вентиляцией прочь.
«Вентиляцию» устроила Надя – по своей инициативе, в свободное от работы время и наполовину за собственный счет. Ее маленькая квартирка, кстати, была такой же точно крохотной городской оранжереей (кроме нее там жил большой белый какаду, в совершенстве ругавшийся матом).
Дело было не только в самих растениях, но и в их расположении. Надя разместила их таким точным способом, что их зеленые умы как бы смыкались друг с другом, образуя непрерывное поле молчания, под покровом которого так славно отдыхает измученная человеческая душа – как бы затихая, тормозя и понимая понемногу, что в эволюции были допущены серьезные ошибки.
Эта дивная атмосфера и была главным вкладом экспедитора Нади в производственный процесс. Ей прощали несколько невнятную роль в коллективе – и платили небольшую зарплату.
Но удивительнее всего было ее внутреннее состояние. Такого я просто не ожидал увидеть.
Представьте, что вы приехали в гости в обычный московский дом, позвонили в дверь, эта дверь открылась, вы сделали шаг вперед – и вместо узкого бетонного предбанника вдруг очутились в лесу. Или на берегу озера.
Вот такой же примерно шок испытал и я.
Надя не знала никаких эзотерических секретов. Просто в ней сохранилось какое-то изначальное и забытое людьми спокойствие, веселая и бесстрашная тишина. Мне казалось, что в ее уме практически отсутствуют программы и инсталляции окружающего мира, из которых на сто процентов состояли души ее коллег по офису. Именно поэтому она не бралась за работу сложнее экспедиторской – все остальное требует эмоционального подключения к матрице.
Больше того, заглянув к ней домой, я обнаружил одно интересное и странное, как говорил Пушкин, «сближенье».
На одной лестничной клетке с Надей жил вполне типичный для Москвы мистик – практик тайных тибетских учений. Его преследовали проблемы, обычные для этого круга людей: после неудачной попытки устрашить мусоров визуализацией Мангала Ринпоче (что всегда отлично работало с чертями во время дисассоциативных трипов, но в обезьяннике почему-то не помогло) он лишился прав за пьяную езду, попал на большие деньги – и с тех пор регулярно обращался к тибетскому оракулу с вопросом, не пора ли зашиться. Ответы приходили противоречивые, отчего бедняге приходилось много пить.
В иные свои трезвые минуты он садился в лотос и начинал успокаивать свой ум, как бы нанося себе удары невидимой плетью при любой появляющейся мысли – то есть каждые две-три секунды. А сидевшая на своей кухне буквально в нескольких метрах Надя без всяких духовных упражнений находилась в той спокойной безмятежности, которой ее сосед так самоотверженно пытался достичь: мысли ее не тревожили, потому что им не за что было в ней зацепиться. Она за ними не нагибалась – в отличие от практика, который сперва нагибался, потом бил себя за это воображаемой плетью, а затем нагибался опять – и пытался таким образом обрести покой.
Надя не подозревала, что кто-то называет подобное «медитацией» – она не делала вообще ничего. А ее сосед как раз пытался это «ничего» делать. Разница была удивительной. На контрасте вполне можно было построить одну из тех живых икебан, о которых я говорил – простую, но выразительную. Может, кто-то это и сделал.
Надя не следила за новостями. Она была, как выражался Гай Фокс, facebook free, и даже не особо представляла идейную направленность «Контры», где работала. Политических взглядов у нее не было совсем: она полагала, что в мире есть пятьдесят оттенков серого, отжимающих друг у друга власть, и ни один из них ей не нравился. В кино она ходила только на сказки. Из музыки в ее квартире чаще всего играли старые французы: Клод Франсуа, Полнарефф и Серж Генсбур мелкобуржуазного периода. Можно было бы называть ее немного инфантильной – и, проведя в ее голову две-три трубы с медийным рассолом, со временем удалось бы сузить ее внутреннее пространство до средних по бизнесу величин.
Но такого почему-то не происходило. В ней словно был внутренний экран, невидимый, но очень прочный – и за него совсем не проникала мировая паутина и пыль. Никаких усилий для этого она не делала. Она просто не знала, что может быть по-другому.
И еще она до сих пор играла в игры, только не на компьютере. Внешне это было незаметно. Она, например, подкладывала в горшки с растениями крохотных пластиковых зверей – синих, красных, желтых. Для отвода глаз у них имелась серьезная взрослая функция: то ли борьба с плесенью в горшке, то ли подпитка почвы, то ли что-то в этом роде. Но для самой Нади каждая из штампованных зверюшек была маленьким живым существом, а зеленая сень, под которую она их пускала, превращалась в ее сознании в полутьму какого-то нездешнего леса, где и правда обитают такие звери.
Пока коллектив пропитывался трендами и гнал в информационное пространство очередную волну, она даже говорила иногда со своими маленькими разноцветными друзьями. Об этом не знал никто, кроме меня.
В общем, понятно, что мало кто из нормальных девушек захочет на нее походить – во всяком случае, во время активной фазы репродуктивного периода.
Я не мог найти никаких следов этого странного ума в будущем. Его совершенно точно не было в близких узлах времени, где отчетливо присутствовал Кеша и большинство его коллег. И в самых дальних, где я уже почти ничего не мог разобрать, ее тоже не было. А потом я все-таки ее нашел – за пределами всех обычных маршрутов. Я засек ее примерно как астроном замечает вспышку сверхновой, когда никаких других звезд на таком расстоянии различить уже нельзя.
Она стала… Я даже не знал, как это назвать. Великим космическим существом. Ангелом. Любая моя попытка подобрать подходящий термин будет неадекватна – речь вовсе не идет о чем-то помпезном и возвышенном. Она не поднялась в космической иерархии (не уверен, что такая вообще есть), а так и осталась свободным «экспедитором». Она очень поумнела и повзрослела – не в нашем мрачном смысле, конечно. Но узнать ее было можно.
Я говорил про области мира, скрытые от моего взора, и это была одна из них: я никогда не сумел бы различить исчезающе далекого измерения, если бы не видел сегодняшнюю Надю – его источник и ведущую туда нить.
Ее мир был устроен не так, как наш. В нем сосуществовало много разных пространств, и законы космоса были совсем другими. Путешествовать по нему не составляло труда. Это счастливое измерение походило не на Остров Обезьян, а на ту землю, откуда к нему приплыл потерпевший крушение корабль. Но туда из нашего мира все еще ходили редкие поезда судьбы – и одним из них была сама Надя.
Самое интересное, что у нее тоже осталось ее прежнее имя. Но если у Кеши сохранился лишь его звук, то у Нади – только смысл. Ее опять звали «Надежда». У ее имени не было никакой звуковой основы, поэтому я буду называть ее Spero – от латинского глагола «надеяться» (это слово в шутку использовала она сама).
В ее вселенной не было планет и звезд, отделенных друг от друга огромными расстояниями – во всяком случае, в нашем смысле. Наша «пустота», по которой свет должен подолгу добираться от одного заледеневшего полустанка до другого – это ведь не какая-то самостоятельная сущность, а просто закрытый на нашем пути шлагбаум, запрет на быстрое перемещение из пункта «А» в пункт «Б». Наш физический космос похож на ссылку. А ее далекое измерение представлялось мне как бы бесконечным количеством слоев бытия, перемещаться между которыми можно было так же просто, как переключать программы в телевизоре. Пространства и материи в нашем смысле там не существовало. Вернее, там была форма, и она могла быть любой. Понятнее объяснить я не могу.
Но я слишком увлекся историей Нади, а сперва мне надо разобраться с прочими нитями моего повествования. Осталось рассказать совсем чуть-чуть: о последних днях перед взрывом – и о том, что случилось потом.



Прощай, «Контра»

Мое служебное зрение могло увидеть муравья на другом конце земли – и догадаться, куда он поползет. Но я не способен был предотвратить нападение Птиц даже тогда, когда оно готовилось под самым моим носом. Прежде, однако, я всегда ощущал перед ним смутную тревогу, своего рода необъяснимую депрессию, которая делала меня вдвойне осторожным – и несколько раз спасала мне жизнь. Но это чувство, увы, не помогло мне перед взрывом.
Возможно, дело было в том, что тоску и депрессию в те дни излучала вся «Contra.ru» – и с такой интенсивностью, что на этом фоне я мог просто не заметить своей сигнальной реакции.
Над офисом, где трудились Кеша и Надя, нависли тучи. Они сгущались уже давно – если бы не взрыв, «Контра» все равно закрылась бы через пару месяцев. Причину понимал даже я, человек очень далекий от информационного бизнеса.
Мир стал холодным и враждебным к бедной «Контре». Поступления от рекламы падали. Троцкисты-собственники резали финансирование, требовали сокращений – и, хоть и не душили свободное слово открыто, не хотели проблем ни с богом, ни с кесарем. Краудфандинга не хватало даже на дауншифтинг. В итоге «Contra» просела ниже собственной ватерлинии: хрупкий баланс между четвертьокупаемостью и полувлиятельностью нарушился самым неблагоприятным образом.
Коротко и точно итог этого финансово-экзистенциального тупика был выражен в рукописном плакате, несколько дней провисевшем на стене офиса:

БУДЬТЕ РЕАЛИСТАМИ – ИДИТЕ ***!
[17]


Плакатик разместили между трехглавой собакой с красными глазами и знаменитой фотографией Мэрилин Монро с раздутым ветром платьем. Когда надпись попадалась на глаза экспедитору Наде, она каждый раз думала, что было бы хорошо закрыть ее каким-нибудь высоким цветком, но горшок в этом месте поставить не дадут.
Кеша, глядя на формулу жизни и судьбы, обычно несколько секунд грустил от ее безысходной точности, а потом его взгляд переползал на фотографию Мэрилин, и он в очередной раз испытывал недоумение от мысли, что кто-то мог с удовольствием трахать эту толстую дуру.