Людмила Петрановская
www.facebook.com/LVPetranovskayaFamilyTree/post...
Нынешние родители — недолюбленные дети.

Почему для нынешнего поколения родительство стало сверхценностью? Почему сейчас часто ударяются в родительский перфекционизм и созависимость?

Многие сегодняшние родители сами застряли в детстве, потому что недополучили защиты, заботы, принятия. Потом они выросли, создали семьи (очень часто неуспешные, распавшиеся или весьма далекие от гармонии и взаимной поддержки) и родили своего ребенка. Наконец-то в их распоряжении появился человек, который их никогда не оставит и не разлюбит, который удовлетворит их детские потребности.

читать дальше«Как сделать маму счастливой?»
По идее ребёнок должен получить что-то от родителей и, наполнившись, как спелое яблоко, отделиться от родительской ветки, уйти в собственную жизнь.
А созависимые отношения не предполагают сепарации - дети растут в ощущении, что отношения для того, чтобы быть вместе всегда.

Предыдущее поколение любило поговорить о том, как много они делали для детей и скольким для них пожертвовали. Но реально жертвовать они не могли — не было ресурса. Когда поколение нынешних бабушек выступает под лозунгом самопожертвования и стремится что-то сделать для детей, это делается неловко, грубо.
И в этой ситуации у детей есть шанс: «Мама, хватит! Ваш двадцатый пирожок перекрыл мне дыхательное горло». Когда человек осуществляет свою заботу и опеку грубо, есть шанс рассердиться и отсоединиться.
А сейчас родители не лыком шиты. Они проявляют заботу тонко. Они понимающие, психологические книжки читали, активное слушание освоили. Ни в какой момент не возникает протеста — понимание, тепло и поддержка. Но дети сходят с ума! Потому что когда за тобой бегают с ремнем, у тебя есть явные основания сказать: «Что это вообще?» Соврать, нахамить — уйти из дома, это тоже формы сепарации. А что делать, когда все идеально и маменька — чистый ангел?

Взрослым нужна поддержка
Что же нам делать с родительским неврозом? Мне кажется, что современным родителям нужно укреплять свою субъектность, понимание своей ценности, перестать жить ради детей, начать жить свою жизнь.
Когда это удается, люди неплохо восстанавливаются. В каком-то смысле субъектность, наверное, даже большая ценность, чем жизнь.

Когда ребенок становится подростком, у родителя всегда возникает ощущение потери. Он утрачивает свою роль. Раньше он мог все - поцелуями отвести любую беду, утешить, решить любую проблему, придумать что-то, купить мороженое, в конце концов.
И вдруг обнаруживается, что он больше не маг и волшебник, а ребенок заперся в комнате и рыдает от несчастной любви — ты бессилен. Мороженое и поцелуи больше не помогают. Это кризис, который переживает каждый родитель.
У родителей, которые изначально понимали, что когда-нибудь их ребенок вырастет, к этому более философское отношение. А для родителей, которые думают, что хорошие отношения — значит неразрывные, сепарация переживается очень тяжело.

И если вся идентичность человека нанизана на родительство, то в период взросления детей ему придется фактически восстанавливать ее заново.
Очень часто для людей родительство настолько высоко расположено во внутренней иерархии, что все остальное кажется неважным по сравнению с ним. И тогда картина мира требует пересмотра. Человеку нужно заново все пересмотреть. Вернуть себе свою жизнь, а ребенку — его жизнь.
(с)

В комментариях яркие примеры тревожных родителей, погруженных в ребенка

Рассказ о Шведской системе ювеналки
www.facebook.com/anna.topilina/posts/3029230493...

«ВЕЛИКАЯ И УЖАСНАЯ» ЮВЕНАЛЬНАЯ ЮСТИЦИЯ: КАК ЭТО РАБОТАЕТ В ШВЕЦИИ

Поразвенчиваю-ка я немного мифов.

Так получилось, что я – социальный работник в Швеции и самый распространенный вопрос, который я получаю в своем профессиональном качестве – это вопрос о том, правда ли, что в Швеции буйствует ювенальная юстиция и могут просто так прийти и «отобрать детей». И я подумала, что пора уже написать большую нетленку на эту тему – и рассказать немного о шведской социальной системе, как она работает, на какое законодательство опирается и как стоит вести себя при контактах с социальными сервисами. Подчеркиваю – это исключительно шведский опыт, как работает система в соседней Норвегии (привет, Бергсет!) или где-нибудь еще – я не имею ни малейшего понятия.

Итак, начнем. Вопросами детей и семьи в Швеции занимаются муниципальные социальные сервисы – Socialtjänsten (дословный перевод – Социальная служба). Деятельность Социальной службы регулирует Socialtjänstlagen (сокращенно - Sol, 2001:453). Этот закон – так называемый ramlag – то есть закон, сформулированный в очень общих терминах, который очерчивает направление и рамки для деятельности организации, но оставляет много пространства для конкретных коммун организовывать деятельность своих сервисов по-своему. Поэтому работа Социальной Службы в разных уголках Швеции может отличаться. Но! Sol регулирует исключительно добровольную помощь – то есть всю ту деятельность, которая происходит с согласия клиента.
читать дальше
Для принудительных мер в сфере семьи существует LVU (Lag med särskilda bestämmelser om vård av unga 1990:52 – Закон об опеке над несовершеннолетними в особых случаях). Именно этот закон регулирует изъятие детей из семьи. LVU состоит из двух частей – первая касается обращения с ребенком (и гласит, что ребенок изымается из семьи в случае «физического или психического насилия, сексуальной эксплуатации, жестокого обращения или других условий в биологической семье, которые могут нанести вред здоровью и развитию ребенка»). Вторая касается «собственного поведения» и относится в основном к подросткам (с 12 лет), которые имеют определенные поведенческие проблемы (зависимости, криминал и т.п), с которыми родители уже не справляются. Таких подростков обычно помещают в специальные интернаты для «исправления» и лечения (и родители часто за это только благодарны).

С законодательством разобрались. Теперь об идеологии – вся социальная работа с семьями в Швеции стоит на принципе «barnets bästa» (интересы ребенка) – то есть социальные сервисы должны в первую очередь убедиться в том, что все потребности ребенка (от эмоциональных до чисто материальных) удовлетворены. В каждом конкретном случае социальный работник (или команда), ответственный за кейс, выносит индивидуальное решение – что будет лучше для этого конкретного ребенка. И аргумент «кровь не водица» и «маме будет плохо, если у нее заберут ребеночка» тут, увы, не проходит. Важно, чтобы сам ребеночек был сыт, выучен, обнят и в безопасности – а кто будет этим заниматься – родитель или опекун социальной системе в принципе все равно (хотя конечно с экономической точки зрения для них выгодно до конца бороться за то, чтобы ребенок остался в семье – если на это есть какие-то шансы).

Другими словами: вся так называемая «ювенальная юстиция» базируется на принципе, что дети - это НЕ собственность родителей. Это отдельные люди, которые пока не могут сами защитить свои интересы. В обычных условиях - это обязанность родителя, но если родитель не справляется или сам становится угрозой ребёнку - это задача государства.

Как семьи в принципе попадают в поле зрения социальных сервисов? Любой человек, заметивший какие-то странности или проблемы в обращении с ребенком (например, ребенка, три часа гуляющего в тонкой кофточке на улице зимой, или маленького ребенка без присмотра, или физическое насилие, или плохой уход и т.п.) имеет право написать так называемый orosanmälan (заявление о беспокойстве, если переводить прямо). Люди, профессионально работающие с детьми (дошкольные педагоги, учителя, тренеры и т.п.), а также работники здравоохранения, по закону обязаны (не могут, а обязаны) сообщать о таких вещах в социальные службы. Насчет этого есть целый ряд правил – например, если в больницу поступает человек с острым психозом, попыткой самоубийства или серьезными зависимостями – и в системе высвечивается что он опекун несовершеннолетних – социалка подключается автоматически. И так далее и тому подобное. Основное правило одно – что бы ни происходило со взрослыми – дети не должны страдать. А человек, заподозривший проблемы в обращении с ребенком должен немедленно об этом сообщить куда нужно – чтобы как можно меньше детей жили в ужасных условиях, подвергались насилию и так далее и тому подобное.

Что происходит дальше с таким «заявлением»? Оно падает на стол социальному работнику, и социальная служба обязана немедленно открыть «дело», исследовать вопрос и в течение четырех месяцев его закрыть – то есть разобраться и вынести решение. В случае серьезных обвинений, подходящих под ту часть LVU, которая регулирует немедленное изъятие детей – детей могут сначала забрать с подключением полиции, а уж потом начать выяснять, что там было или не было (если вдруг не было – то детей вернут конечно). Но не нужно бояться – для подобных серьезных мер нужны свидетели того, что вы детей били, унижали, растлевали, насиловали или ставили их жизнь под угрозу (например, ребенок бегает через четырехполосную загруженную улицу, пока его мать спит на лавочке рядом, или свисает из окна девятого этажа без всякого присмотра). Но, большинство заявлений заканчивается, конечно, максимум звонком родителям или визитом домой.

А теперь перейдем к всяким щекотливым вопросам. Многие, особенно люди, происходящие из нащих краев, с исторически сложившейся привычкой воспринимать государство как кровавого молоха, жрущего индивидов, семьи и детей, очень пугаются любых контактов с социальной системой. И очень боятся, что как только государство узнает о проблемах в семье – оно детей немедленно заберет. И это, конечно же, не так. Во-первых, шведскому государству по большому счету все равно – какие у вас диагнозы, какие у вас зависимости, как вы живете и с кем, сколько у вас денег – если при этом вы хорошо заботитесь о своих детях. То есть у вас не заберут детей, только потому что у вас биполярное расстройство или глубокая депрессия, или психотические эпизоды. А вот если ваш трехлетний ребенок пару суток не будет есть, потому что у вас депрессия и вы не можете встать с кровати или вам чебурашки мерещатся и вы отказываетесь лечиться – вот тут могут. Не заберут ребенка и если вы безработны, бездомны и не имеете денег ему на еду – вам помогут экстренной помощью, пособием, жильем – чтобы вы могли и дальше исполнять свои родительские обязанности.

Не заберут у вас детей и если вы живете, например, в полиаморном партнерстве или групповой семье, если вы гомосексуальны, транссексуальны, не умеете читать и писать, имеете умственную отсталость, серьезную инвалидность и так далее и тому подобное. Пока ваши дети находятся в безопасности, вы их кормите, одеваете по погоде, не бьете, не унижаете, и выполняете вашу родительскую роль (или по крайней мере очень хотите все это делать но нуждаетесь в помощи в некоторых аспектах) – у вас все будет хорошо. Но тут в дело вступает второй нюанс. Многие думают, что социалка – это такой адский демон, которого хлебом не корми, дай детей забрать. Это в корне неверно. Будем честны – наши с вами дети нахер никому не нужны, и пока есть возможность сохранить их в родительской семье – для этого будут приниматься все меры.

Потому что во всех случаях кроме прямого насилия и прямого оставления в опасности, у социальной службы есть миллион других способов, которыми он может помочь семье так, чтобы она и детей сохранила, и детские условия жизни улучшила. Все эти виды помощи регулируются Sol – добровольным законодательством. Это может быть, например, семейная и личная терапия для родителей, родительские курсы, направление к психиатру, консультации у детского психолога, помощь в контактах с другими агентами (например, специальными приемными для людей с зависимостями). Предоставление «дополнительной семьи», где дети могут проводить две пары выходных в месяц – для одиноких родителей, которы некому подменить и которые не справляются. Предоставление ассистентов для родителей с ограниченными возможностями – которые просто не могут, например, чисто физически брать на руки своих детей или выполнять другие необходимые действия.

Но! Тут есть еще одно но. Для того, чтобы социальная система работала с тобой, а не против тебя – ты должен с ними сотрудничать. Не скрываться от них, не кидать трубку, не отменять назначенные визиты, не хамить, не врать, ничего не скрывать, не отказываться от предложенной помощи. Пока ты готов обсуждать свои недостатки, как родителя, пока ты готов над ними рефлексировать, пока ты готов принимать помощь – ты на безопасной стороне. Потому что именно это считается самым важным для родителя качеством – готовность видеть те области, в которых ты не «идеальный родитель», признавать свои ошибки и работать над их исправлением, умение принимать помощь, если сам не справляешься. В отсутствии серьезного «состава преступления» все проблемы решаются через диалог с ответственным соцработником. И – пока вы принимаете предлагаемую вам помощь и не бьете детей смертным боем – никто не будет применять к вам принудительных мер.

Ну и, опять же, решение об изъятии детей не принимается одним человеком. Ответственный социальный работник (а зачастую несколько – если речь о сложных кейсах) готовит многостраничный отчет с описанием ситуации семьи, который он(а) потом представляет в förvaltningsrätten – специальном суде. И уже суд выносит решение – оставлять ли ребенка в семье или изымать. Да, здесь, как в любых сложных вопросах всегда есть риск нарваться на идиота. Всегда есть риск стать ошибкой системы. Всегда есть риск быть неправильно истрактованным. Но! Тут продолжает работать то же правило – для того, чтобы вас правильно поняли и вам помогли в случае проблем – нужно открыто коммуницировать с социальными службами, не пытаясь их обмануть, что-то скрыть, что-то приукрасить или как-то их избежать.

Что же происходит если ребенка таки изъяли из семьи? В Швеции нет детских домов для маленьких детей (есть интернаты для подростков, но это другая история). Детей принимают временные опекунские семьи – которые находятся на зарплате у государства. И, как говорится, это конечно ужас, но не ужас-ужас. Никто детям вреда не причинит, о них будут заботиться в домашних условиях неравнодушные люди, зачастую уже вырастившие собственных детей. Забирают ли детей навсегда? Нет. Если родитель изменил свое поведение и образ жизни, может показать, что проблема решена – у него есть все шансы вернуть себе опеку. Я знаю случаи, когда детей возвращали спустя три-четыре года, когда, например, родитель с зависимостью вылечился и стал на ноги. Но! Это касается исключительно детей осознанного возраста, которые имеют сложвшиеся отношения с родителем. Детей, изьятых младенцами, и проживших у опекунов несколько лет, вернуть невозможно – потому что в первую очередь учитываются те самые интересы ребенка – который уже привязался к новым опекунам и считает их своими самыми близкими людьми. Вырвать такого ребенка из безопасного контекста и отдать биологическому родителю, как бы он над собой не поработал, считается жестоким обращением с ребенком.

Так, кажется, все, что хотела, написала. Вангую: сейчас в комментариях возникнет пару человек с воплями «а я знаю семью, у которой изъяли детей просто так, гребанные расисты» - и просто напишу мягкий постскриптум о том, что мы никогда не знаем, что происходит в чужой семье и пиздец какого именно масштаба там творится. Да, как я уже говорила, у системы бывают ошибки. Но систему не стоит демонизировать. Потому что подавляющее большинство людей, которые в ней работают, хотят одного – чтобы как можно меньше детей росли в физическом, эмоциональном и сексуальном насилии, чтобы как можно меньше детей становились родителями своим родителям, чтобы как можно меньше детей испытывали голод и страх, чтобы как можно меньше детей становились свидетелями травматичных событий, чтобы как можно меньше детей умирали от насилия, жестокого обращения и заброшенности. (И вы себе не представляете, сколько таких детей, сколько)
(с) Анна Топилина

Ждала на днях дорогих гостей. Настолько дорогих, что шесть раз пробежалась по квартире, передвинула вазу с цветами на кухонном столе (чтобы покрасивее было со всех ракурсов), заглянула во все ящики на предмет хлама и пыли, даже выбросила старый крем для рук, который уж точно никому не мешал. И кетчуп из холодильника, он был некрасивый.

Страшно беспокоилась, как оценят дорогие гости мой скромный дом, мою Прагу, мой унитаз и зубную пасту.
В какой-то момент поймала себя, крадущуюся вдоль стеночки к раковине. Хотела оттереть ее до блеска, потому что люди в соцсетях пишут (а люди не будут врать), что раковина лицо хозяйки. Позвонила подруге.

- Спаси, - говорю, – во мне проснулся домовенок Кузя.
- Расслабься, - отвечает подруга, - и пойми, что человек, входя в чужой дом, думает не о том, где в нем пыль. А в первую очередь о том, как остаться в живых. Вежливый человек скажет «не нарушить правил чужого дома». Представляешь, он на чужой территории, запахи чужие, все чужое, сила не на его стороне. Гостю в голову не придет что-то критиковать, пока он не почувствует, что твой дом – немножко и его дом тоже. Но ты не давай ему такого шанса!

Тут я смотрю, раковина еще огого в какой форме, необязательно ее прямо так сразу мыть.
Лучше расшифрую вам эту любопытную мысль.

Итак.

Чтобы мы начали что-то критиковать, наша психика должна это «что-то» бессознательно присвоить.

То есть нужно мысленно «присвоить», буквально внутри психики «сделать своими» гуляющих на площадке маму с малышом, чтобы суметь сказать этой маме: «Наденьте шапочку-то на ребенка, вы чем вообще думаете!». Пока мама с ребенком - не наши, нам и в голову не придет рот открыть.

Присвоить целую песочницу, чтобы сказать: «Зачем ты, мальчик, листики сюда кладешь, песок будет грязный, нельзя так делать!».

Сделать безоговорочно «своей» постороннюю женщину на улице, чтобы подумать: «Господи, куда она выперлась с немытой головой, а на обувь свою она смотрела вообще?».

Бессознательно похитить чужую машину, дом, детей, внешность, текст, чтобы сделать из них объект критики.
Присвоить всех женщин сразу и все женские гениталии, чтобы завопить: «Пусть наши женщины не спят с кем попало!».

Потому что, как только мы присвоили, так сразу начинаем хотеть, чтобы объект жил по правилам внутри нашей головы. А объекты реального мира почти никогда так не делают. И психика начинает раздражаться и гневаться.

читать дальшеКаждый из нас совершает в своей голове эти тонкие манипуляции с объектами внешнего мира. Потому что иначе как? Иначе мы свалимся в хаос чужих и непознаваемых вещей и лиц, которые рассыплются, как бусины, не связанные единой ниткой нашего сознания. А это, товарищи, шизофрения, кто же хочет в шизофрению?

А так вроде освоили, присвоили, сложили из кубиков систему внутри головы. Вообще, если вдуматься, гуманнее, когда эти «захваты» происходят в воображаемом, а не в реальном мире – например, литературный критик (символически присваивающий чужой текст, чтобы критиковать его) в целом гораздо приятнее, чем угонщик автомобилей.

Но.

Некоторые люди, вот такая у них структура психики, не до конца понимают, что это присваивание – понарошку. Забывают, что между воображением и реальностью вообще есть щель. Что какая-то песочница, или какая-то женщина, или даже наши собственные дети – не наши до конца. Не колхозные, не обобществленные, а, как говорил кот Матроскин, «свои собственные».

И такие люди от души, искренне возмущаются, что объект имеет наглость жить по своим правилам - или по правилам реального мира – а не по их внутренним.

Почему у вас тут тумбочка стоит, она должна вон в том углу стоять. Почему ты так оделась, надо вообще по-другому. Зачем ты пьешь кофе, тебе не надо его пить, я тебе сейчас скажу, что надо. Перестань есть сахар-хлеб-шоколад, перестань читать фейсбук. Перестань писать в фейсбук. И так далее.

Разумеется, у другой стороны это вызывает ярость. Потому что влезли в ее пространство – может быть, без злого умысла, но очень агрессивно. Но эту ярость невероятно трудно сформулировать словами, так, чтобы и не опуститься до уровня человека, который нам вот уже десять минут объясняет, как мы должны жить свою (но его!) жизнь и на что должны тратить свое (но его!) время.

И это, скажу я вам, тонкое место, на котором спотыкаются даже бодхисаттвы 80 уровня. Потому что у людей, которые грешат таким «присваиванием», чаще всего очень много тревоги, агрессии и зависти внутри. А это такой коктейль, который воронкой затягивает всех, кто рядом.

Это тот случай, когда ты проиграл демону, как только вступил с ним в диалог.

Так что по возможности отползаем в сторону, вежливо улыбаясь. Вступать с демонами в конфронтацию очень энергозатратно и бес-по-лез-но.

Просто держим в голове, что, когда человек начинает критиковать что-то наше без вопросов с нашей стороны – это он просто поверил, что оно не наше, а его. Это его иллюзия. Образно говоря, демоны держат его в плену.

А вы не попадайтесь.

(2018, исправленное и переписанное)
Анастасия Рубцева