Мишу К. мы не забудем никогда. Этого мальчика, будто наследного принца, окружала толпа придворных: бабушка, дедушка и двоюродная бабушка (сестра дедушки). Они предупреждали каждое его движение, каждый шаг, каждый помысел. Как и положено верным царедворцам, они его обожали. Могли без умолку, перебивая друг друга, говорить о Мишиной уникальности, цитировать его высказывания, вспоминать самые незначительные эпизоды, которые в их устах приобретали звучание былинных подвигов. В общем, они наслаждались этим ребенком, вдыхали его как аромат розы. Далее читатель почти механически дорисовывает банальную картину. Все понятно, обычная история, избаловали мальчишку, и теперь маленький тиран ими помыкает.
Но в том-то и дело, что Миша не был тираном! Hи тираном, ни рабом, потому что у раба есть стремление к свободе. Он вообще никем не был. Первое время мы ломали голову: какой все-таки характер у этого мальчика? Что он любит? Что его раздражает? Что вызывает интерес, а что – жалость? Кто он? Мы терялись в догадках, пока не поняли одну печальную (чтобы не сказать страшную) вещь: перед нами был не раб, а кукла. Поэтому мы и не могли ответить на вопрос: „кто он?“ Ведь кукла – это не „кто“, а „что“. Нам так хотелось, чтобы он хоть разок покапризничал, похулиганил – короче, пусть негативно, но проявил свою волю. Увы, Миша был идеально послушен. Скажешь „иди“ – идет. Скажешь „садись“ – садится. А не скажешь – так и будет стоять столбом.
Самое ужасное, что бабушек и дедушек его механическое послушание нисколько не настораживало. Наоборот, именно от этого они и были в полном восторге. Их беспокоило только одно (с этим-то они к нам и обратились): Миша заикался. Иногда слегка, а иногда очень заметно. Маленькая досадная поломка в таком чудесном, таком отлаженном кукольном механизме. Требовался ремонт.
читать дальшеКогда мы это поняли, нас перестала умилять горячая любовь Мишиных родственников. Она опутывала мальчика словно паутина. Без подсказки он не отвечал даже, как его зовут и сколько ему лет. Правда, ему никто и не давал ответить самому.
Нам захотелось увидеть Мишину мать, и тут выяснились совсем странные подробности. Мамы в Мишиной жизни не было. Вернее, была, но только раз в неделю, по воскресеньям. Нет-нет, она вполне здорова и не страдает алкоголизмом или безнравственным поведением, поспешили успокоить нас бабушки, просто не стоит ее посвящать в эти дела, когда около мальчика трое таких серьезных взрослых. А мама, дескать, слишком молода, ей всего 25, она, в сущности, ребенок. Мало ли что она хочет быть со своим сыном! Ее папа, мама и тетя решили, что мальчику с ними, тремя пенсионерами, будет лучше. Ведь у них много свободного времени, которое они без остатка могут посвящать любимому внуку. А главное, они в отличие от Мишиной мамы знают, как надо воспитывать детей… Мы поняли, что маме ребенка не отдадут. Это решено и подписано. Давно, окончательно и без нас. Но поскольку к нам все-таки обратились за помощью, а мы уже поняли, что речевые „сбои“ в данном случае лишь отражение гораздо более серьезной „поломки„– полностью подавленной воли, – мы попытались хоть немного ослабить давление со стороны бабушек-дедушек.
-Хорошо бы дать Мише побольше самостоятельности, – сказали мы, –например, он уже может гулять один во дворе. Под окном, конечно.
– Что вы! – ужаснулись родственники, – мы его НИКОГДА НИКУДА не отпустим одного.
– Но ему скоро в школу.
– Ну и что? Слава Богу, его маму мы и в школу, и в институт водили за руку.
– До каких пор? – поинтересовались мы.
– До самого ЗАГСа! – последовал гордый ответ.– И ничего, человеком выросла. Без всяких глупостей!
„И без права растить собственного ребенка“ — подумали мы. И за полной бессмысленностью прекратили беседу.
Это, конечно, крайний случай (хотя в нашей практике, увы, не единичный). Но так называемая гиперопека, когда родители окружают своего ребенка излишней заботой, сегодня явление достаточно распространенное.
Почему? Скорее всего, по совокупности причин. С одной стороны, больше женщин теперь сидят дома и занимаются семьей. С другой, пресса и телевидение постоянно пугают чудовищным ростом преступности. И вообще, гиперопека свидетельствует, на наш взгляд, о росте… бытовой культуры. Может быть, это звучит неправдоподобно: какая же культура при таком развале и хаосе? Да и какая гиперопека? Сопливые мальчишки торгуют газетами, моют машины, спекулируют бензином! Правильно. Одни спекулируют бензином, а других водят за руку в институт. Что поделаешь? Прогрессивные мыслители нам уже объяснили, что это называется расслоением общества. И что это очень прогрессивно. (Интересно, что особенно пропагандируют детский труд те, чьи отпрыски учатся в Гарварде, отдыхают на Мальте, ну или, в крайнем случае, посещают элитарные московские лицеи. Но это так, к слову.)
О чем, как нам кажется, следует помнить родителям, если у них возникает соблазн излишне нянчиться со своим ребенком?
Прежде всего, о том, что они тем самым порождают и умножают детские страхи.„Постойте-постойте! То есть как? Ограждая ребенка от опасностей, мы сеем в нем страхи?“
Ну, конечно! О чем думает маленький мальчик, когда взрослые не отпускают его от себя ни на шаг? Он думает: „Какой же это, должно быть, страшный, ужасный, опасный мир! Собака кусается, машина давит, дядька крадет, тетка дает отравленную конфетку, в дверь звонят только бандиты. И даже вкусные фрукты – это носители смертоносных бактерий…“
Получается, что у всего окружающего мира есть только одна сторона, одна функция – агрессивная. И мишень этих агрессивных импульсов – он, маленький ребенок. Тут и взрослому-то немудрено свихнуться!
Кстати, в Западной Европе со взрослыми провели гораздо более невинный эксперимент, но и его результаты показательны. Было открыто кафе с оригинальным интерьером. Оригинальность заключалась в том, что взрослые, попадая в это кафе, оказывались в положении детей. Габариты мебели соотносились с величиной взрослого человека так же, как габариты обычной мебели – с величиной пятилетнего ребенка. Посетители кафе утопали в гигантских креслах, не доставали ногами до пола, а руками до еды на столе. Выяснилось, что это весьма неприятное чувство, и кафе вскоре опустело. Мамам и папам дали понять, каково ребенку в мире взрослых. Очень, конечно, приблизительно и совсем чуть-чуть…
Да ребенок и так ощущает себя лилипутом в стране Гулливеров. И гиперопека, безусловно, усугубляет это тягостное чувство. Ведь если его, ребенка, так неустанно охраняют, оберегают, контролируют, предупреждают, значит, он совсем беспомощный? Значит, только дунь на него – и мокрого места не останется! Надо заметить, что с жалобами на детские страхи к нам часто обращаются именно те родители, которые ни на шаг не отпускают сына или дочь от себя. А детской ленью, как правило, обеспокоены те, кто делает с ребенком уроки даже по пению. И никому из них (во всяком случае, в нашей практике) не приходило в голову поменять что-то не в ребенке, а в своем отношении к нему.
У гиперопеки есть и более отдаленные печальные последствия. Впрочем, и не такие уж отдаленные.
Например, необдуманные ранние браки – лишь бы поскорее выпорхнуть из-под душного родительского крыла. Но это еще не самое худшее. Давно известно, что именно маменькины сынки и дочки при первой возможности пускаются во все тяжкие. Ну, а другие – вроде Миши, о котором мы рассказали вначале, остаются „до старости щенками“, обреченными на рабскую зависимость сперва от родителей, а потом от жены или мужа.
А как издеваются над ребенком, которого в 10, 11, 12 лет водят в школу за руку! Ну-ка попробуйте мысленно проиграть такой этюд. Вас зовут Кирилл (или Миша, или Витя – подставьте имя своего сына). Вы уже в шестом классе и носите папины рубашки, которые сели в стирке. И тайно влюблены в девочку с красивым именем Кристина. В прошлом году вы были счастливы, что частенько оказывались с ней утром в одном трамвае. А сейчас это превратилось в сущую пытку. Ведь Кристина, хоть и девочка, уже ездит в школу одна. А вас возит бабушка. И вы не раз ловили на себе насмешливый Кристинин взгляд. Пофантазируйте, проиграйте еще две-три ситуации. Весна. Все давно ходят без головного убора, а вы в зимней шапке.
Ваш класс поехал за город в таком составе: ребята, классная руководительница и… вы с мамой, которая вдобавок каждую минуту пичкает вас бутербродами и чаем из термоса.
– Ничего! Я своих родителей знаете, как за это ненавидела? – сказала нам одна женщина. – А сейчас очень даже им благодарна. Зато со мной ничего не случилось. Руки-ноги целы.
И с вызовом добавила:
– Я со своим буду обращаться точно так же. У меня всего один ребенок. Я рисковать не хочу.
А не здесь ли на самом деле собака зарыта? Ведь разрешать ребенку быть самостоятельным – это риск, и нередко огромный риск. То ли дело неусыпный надзор! Конечно, он отнимает много времени и сил, зато вы обеспечиваете себе спокойную жизнь и выглядите при этом почтенно в глазах окружающих. С каким уважением обычно говорят о матери, которая живет только ради ребенка! Об отце, который контролирует каждый шаг своей дочери-подростка… Впрочем, это тема отдельного разговора, и мы надеемся, что он не за горами.
Что же касается риска, то без него, конечно, жить спокойнее. ВАМ. Но спокойствие-то – за счет ребенка, о котором вы якобы так радеете. Ибо каждый его самостоятельный шаг есть репетиция. Чем больше репетиций, тем полноценнее сыграет он спектакль под названием „Жизнь“. А на что его обрекаете вы? Он выйдет на сцену неподготовленным и потерпит крах, от которого, быть может, никогда не оправится. Причем случится это еще на вашем веку. Неумение выбрать правильный путь в этой нестабильной жизни – хронические личные трагедии, брошенные дети, психические срывы, неудовлетворенность своей судьбой… В общем, все по известной пословице: Малые дети спать не дают, а от больших сам не уснешь. Так что гиперопека и с эгоистической точки зрения не очень-то целесообразна.
Вот весьма характерный пример. Вову Р. в школу водили мама и бабушка. Но в седьмом классе, когда мальчика окончательно задразнили, он взбунтовался. Борьба Вовы со взрослыми длилась месяца полтора, но все-таки он победил. Настал долгожданный день. Вова пошел в школу сам и… по пути домой его избили и ограбили хулиганы. Естественно, после столь печального инцидента родные, убедившись в своей правоте, не отпускали Вову от себя ни на шаг. Но давайте рассмотрим эту ситуацию под несколько иным углом зрения. Вова возвращался домой не один, а в компании трех приятелей. Когда хулиганы, которые были года на три старше мальчиков, начали задираться, Вовины приятели быстро ретировались. И только Вова, растерявшись, стоял столбом. К чести его приятелей надо сказать, что они не бросили друга, а обратились за помощью к взрослым мужчинам, при виде которых хулиганы дали стрекача, так что Вова отделался синяками, потерей карманных денег и микрокалькулятора.
Почему трое мальчиков среагировали на опасную ситуацию быстро и адекватно, и только один Вова с ней не справился? Может, он вообще растяпа и разиня. Или неспортивный, неуклюжий ребенок, который не в состоянии пробежать и двадцати метров? Вовсе нет. В привычной обстановке Вова ведет себя сообразно обстоятельствам: ловкость, концентрация внимания — все у него в норме. Но, впервые оказавшись на улице без мамы и бабушки, Вова почувствовал себя абсолютно беззащитным и не смог быстро сориентироваться (хотя ребята кричали ему: „Бежим! Чего же ты стоишь?“).
Интересно и вот какое обстоятельство. Чем позже ребенок „выходит в свободное плавание“, тем более серьезные опасности его подстерегают. Если бы Вова уже лет в 7 – 8 гулял один, он бы непременно столкнулся с забияками и хулиганами (такие есть практически в каждом дворе), но эти столкновения носили бы гораздо более невинный характер, и к 13 годам мальчик уже научился бы реагировать на них адекватно. Конечно, мы не призываем к тому, чтобы дети росли как сорная трава. Решая вопрос о „дозе“ самостоятельности, надо учитывать возраст, индивидуальные особенности, традиции. Например, трехлетнего ребенка надо крепко держать за руку, переводя через дорогу. А семилетний уже может решить эту задачу самостоятельно. Десятилетний подросток вполне в состоянии поехать куда-то на трамвае, автобусе, троллейбусе или метро – разумеется, в светлое время суток.
Безусловно, ребенка нельзя отпускать в „свободное плавание“ без подготовки. Обычно родители в деталях объясняют, как бы проговаривают новую ситуацию. А знаете, что полезно сделать, как говорят психологи, для закрепления словесно-образной связи? Ту же самую ситуацию проиграть. Можно с куклами, можно „в живом плане“ (это уже термин не психологический, а театральный). Лучше один раз проиграть, чем десять – проговорить.
Вот очень типичный случай (кстати, он тоже связан с переходом через дорогу). Восьмилетней девочке предстояло впервые поехать на автобусе в изостудию. Автобус останавливался прямо возле дома, но на противоположной стороне улицы. Мать подробно обговорила с дочкой маршрут, проверила, помнит ли она остановку, на которой надо выходить. И даже нарисовала план на листочке бумаги.
Каково же было удивление матери, когда, выглянув в окно, она увидела, что девочка в растерянности замерла перед светофором и никак не решается шагнуть на мостовую!
Только потом она сообразила, что умение дочери пересекать улицу не вызывало у нее никаких сомнений, ведь они столько раз делали это вместе! Матери просто не пришло в голову, что, идя с ней за руку, ребенок не фиксирует последовательности действий, а совершает их автоматически.
Если бы мать не проговорила, а проиграла эту ситуацию – с самого начала, с момента выхода из дома, – скрытая трудность обязательно вылезла бы наружу и была бы устранена заранее.
Справедливости ради надо сказать, что наша педагогика относится к гиперопеке весьма отрицательно. Да, дошкольные учреждения стимулируют нас как можно раньше приучать ребенка самостоятельно одеваться, есть, пользоваться горшком, шнуровать ботинки. Часто это приучение сопряжено со страшной нервотрепкой, родительскими криками, детскими слезами… Самое здесь обидное, что масса энергии тратится, в сущности, на ерунду. Все, абсолютно все люди, кроме умственно отсталых в степени идиотии, рано или поздно приучаются не делать в штаны. И одеваться. И есть. Родители же, как спринтеры, полностью выкладываются на первой „стометровке“, приучая ребенка к физической самостоятельности. И у них не хватает сил на то, чтобы приучить его к самостоятельности интеллектуальной и волевой. Научить делать собственный осмысленный выбор. Проблема выбора возникает, как правило, тогда, когда настает пора задуматься о выборе жизненного пути, профессии. И вы очень возмущаетесь, когда ребенок пожимает плечами и говорит:„Не знаю… Мне все равно… Мне ничего не хочется…“
А чем тут возмущаться? Разве вы научили его выбирать? Ведь что обычно слышит ребенок?
– Ешь, что дают. Я кому сказала?!.. Делай то-то! Делай так-то! Иди туда-то!
А если ребенок хочет чего-то другого, его быстро окорачивают:
– Не капризничай! Нет такого слова – „хочу“! Ишь, какой привереда!
Подавляя волю ребенка по мелочам, мы почему-то потом требуем, чтобы он проявил ее в главном. То есть опять-таки выталкиваем на жизненную сцену без единой репетиции, да еще хотим, чтобы он блестяще справился с ролью. Абсурд!
Мы уверены, что приучать детей к самостоятельному выбору гораздо важнее, чем к ложке или к горшку. Разве трудно спросить малыша, что он хочет на ужин: кашу, творог или оладушки? Какие колготки ему сегодня хочется надеть: синие или красные? Где он сегодня хочет погулять: в скверике или на горке?
Только это обязательно должен быть реальный выбор! А не фиктивный, когда вы заранее запланировали желаемый для вас ответ.
Мама Паши Т., страдавшего тяжелой астмой, побеседовав с нами, спросила своего сына: „Ты сегодня хочешь обливаться или нет?“ (Врач прописал ему обливания холодной водой.) Мальчик ненавидел эти обливания и, естественно, сказал „нет“. Мама же наивно рассчитывала, что ее сын сделает выбор в пользу обливаний, и потом предъявила нам претензии, что наши советы спровоцировали еще один ее конфликт с Пашей. Но в данном случае мы были ни при чем. Она дала мальчику ложную надежду, и он отреагировал на это болезненно.
Другая крайность (особенно распространенная в кругах интеллигенции) – предоставлять ребенку полную свободу выбора, в том числе и выбора непосильного, не по возрасту. Строится эта „свободная педагогика“ на расхожих либеральных мифах: „ребенок лучше знает, что ему нужно“, „дети мудрее нас“ и т. п.
В результате этих благоглупостей ребенок, который„лучше знает, что ему нужно“, либо целыми днями смотрит телевизор (а если читает, то одни комиксы), либо с малолетства толчется среди взрослых и вырастает резонером и снобом, усваивая лишь форму, лишь оболочку культуры. У такой „старой головы“ все не свое: интересы, вкусы, даже эмоции. А главное суждения! Он рассуждает о постмодернизме и отцах церкви, о западной демократии и восточной этике, привычно приводя в восторг не чутких к фальши гостей. И при этом у него могут отсутствовать самые элементарные этические понятия. Нет чувства такта, чувства сострадания, вообще нет привычки интересоваться людьми. И фантазия у таких детей, как правило, не развита, хотя часто предмет гордости их родителей – литературное творчество ребенка. Но оно-то и является наиболее „диагностичным“: все – сплошной плагиат, а если что-то и выдает юный возраст „гения“, то лишь наивная откровенность заимствования. Даже детский рисунок – казалось бы, образец самобытности – у таких псевдовундеркиндов удручающе несамостоятелен. Все это мамины и папины представления о „Стране Фантазии“.